— Ох, мама…
— Ты что тут делаешь? — сурово спросили меня, одновременно придержав за плечи.
Целую секунду я старательно думала и пыталась понять, где правда, а где опять глюк, но потом ощутила идущее от чужой руки тепло и облегченно выдохнула:
— Ас?
— Да, — недовольно отозвался брат, присев рядом на корточки. — Какого Айда тебя сюда понесло? В таком виде? Тебе еще сутки отлеживаться!
— М-не надо б-было, — заплетающимся языком ответила я, снова начиная бессовестно плыть. — Е-мое… братан… чем вы меня напоили, что теперь так хреново?!
— «Синькой».
— З-зачем?! Я в ней и так… ик… искупался почти целиком!
Меня развозило буквально на глазах. Но при этом какая-то крохотная, упрямая, напрочь отказывающаяся пьянеть часть сознания по-прежнему оставалась трезвой и холодно фиксировала все происходящие события. К примеру, то, как Ас, тяжело вздохнув, подхватил меня под локти и попытался поставить. Но не преуспел и был вынужден перехватить за талию, потому что ноги меня не держали совершенно. Потом меня встряхнули, слегка разогнав сгущающиеся над моим обалдевшим разумом свинцовые тучи. Попытались повести к палатке, как раненого бойца — перекинув одну руку через собственную шею и крепко держа на ремень. Но и этого ему не удалось — меня буквально подкашивало, я все время норовила свалиться вперед. Меня даже слегка замутило. И при этом глаза постоянно видели какую-то дурь, от пылающих на закате незнакомых гор (какой, на фиг, закат, когда еще даже вечер не наступил?) до бесконечно меняющейся череды лиц, среди которых почти не было знакомых.
— Ас, у меня глюки, — пожаловалась я, когда он все-таки не выдержал и, бесцеремонно подхватив меня на руки, закинул на плечо, как мешок с картошкой. — Совсем дурацкие и неправильные!
— Да?
— Да. Из-за вашей поганой «синьки» я теперь вижу то, чего нет! О боже! Неужели Родану было так же хреново?!
— А тебе разве плохо? — спросил снизу брат, уверенно направляясь в сторону моей палатки.
Я немного подумала и вынужденно признала:
— Нет. Даже ноги не болят. И ран почти не осталось.
— Так в чем мы были неправы, когда давали тебе кровь эара?
— Но ведь глюки же…
Ас вздохнул, донес до нужного места и, покосившись по сторонам, осторожно поставил меня на ноги. Как раз возле входа в палатку. Аккуратно придержал, когда я снова пошатнулась, как-то по-отечески погладил по голове и очень ласково, как у больного ребенка, спросил:
— Ну, и что ты сейчас видишь?
— Короля! — радостно брякнула я, уставившись ему за спину, где замутненное сознание моментально нарисовало подтянутую фигуру Его Величества, облаченную в роскошный бело-золотой камзол. Э-э-х, какой типаж! Блин! Да почти как в сказке! Безоружный, но почему-то с какой-то цветущей зеленью в правой руке. Красивый. Представительный. И почти что величественный. Поднапрягшись, я даже увидела его суровое лицо, обвеваемое легким ветерком. Небрежно откинутые назад волосы, снисходительную улыбку и запоминающийся, насмешливый взгляд, который проникал, казалось, даже под маску и словно бы видел то, чего я бы никогда ему не открыла. — А еще вижу Фаэса…
Рядом с Его Величеством, как по заказу, материализовалась знакомая фигура седого эрдала. В привычной броне. С растерянной физиономией, но с совершенно дикими глазами, в которых вдруг метнулась откровенная неуверенность.
— И Родана… ой, что у него с лицом?
Призрачный Хас вздрогнул, как будто ему сказали, что ширинка расстегнута, и поспешно провел рукой по щеке, с которой куда-то исчез его привычный шрам.
— Эй! А зачем тут Горан? — искренне возмутилась я, завидев новое действующее лицо. — Откуда взялся в моем глюке? Никто его сюда не звал. Пусть идет обратно… ой, до чего ж мутит… Ас, пусть он исчезнет! Я его не хочу!
Я поспешила моргнуть, чтобы гадкий глюк пропал поскорее, потому что побагровевшее лицо святого отца было явно не тем зрелищем, которое могло привести меня в восторг. Но на это раз попытка оказалась неудачной: глюк не исчез. Да еще Ас почему-то напрягся и как-то неуверенно сказал:
— Гай… вообще-то, это действительно король.
— Чего-о?! Думаешь, я поверю, что Его К-Королевское Вел-личество самолично явился встретить меня на пороге сортира с букетом цветов?! — я хрипло расхохоталась от такого дикого предположения и, махнув в сторону глюка рукой, отдернула полог. — Ты ври да не завирайся: я, хоть и пьян, еще не сумасшедший. И не больной, чтобы предполагать, что королю есть хоть какое-то дело до меня и моих трудностей.
— Гай… да ты послушай…
Но тут меня отрезвила совсем другая мысль.
— Ноша короля очень тяжела, брат, — разом перестав веселиться, сказала я, стоя на пороге палатки на подгибающихся ногах. — И удержать ее, не потеряв собственную душу, очень трудно. Ведь когда ты привыкаешь к этой ноше, то уже не замечаешь ее тяжести. Не видишь, как быстро она въедается в твою плоть и кровь, как ловко подменяет собой все, что было когда-то дорого; как постепенно стирает чувства, убивает жалость, избавляет от прежних слабостей. Да, ты становишься сильнее, жестче, напористей. Ты хорошо защищен подаренной ею броней равнодушия. Ты можешь смотреть на сухие отчеты и совсем не думать о том, что нарисованные там циферки — это чьи-то погасшие жизни. Но при этом власть убивает в тебе Человека. Того, каким ты был и каким уже, наверное, никогда не станешь. Поэтому нет… прости, не верю… и, наверное, уже не поверю никогда.
Тяжело вздохнув и как-то разом осунувшись, я кинула последний взгляд за спину, убедилась, что «король» так никуда и не исчез, хотя насмешка из его глаз напрочь пропала, а потом отвернулась и, почему-то припомнив свой недавний сон, тихо сказала: